Не всегда единодушны они были и в своих мнениях о людях близких Марине Цветаевой. Особенно болезненно Аля реагировала на несправедливое отношение к Сергею Эфрону, своему отцу, нежелание в советском обществе признать его достоинства.
СУДЕБ СВЯЗУЮЩИЕ НИТИ
К истории знакомства и дружб семейств Цветаевых и Антокольских
История русской литературы знает немало прекрасных и вдохновенных поэтических союзов. Девятнадцатый век был знаменателен активной литературной жизнью и появлением многочисленных кружков и салонов, ставших очагами отечественной культуры.[1] Стимулировал развитие художественной мысли и 20 век — век достижений и преобразований во всех сферах человеческой деятельности. Уже в первые две его декады появились такие литературные объединения как «Скифы», «Центрифуги», «Сатирикон», «Серапионовы братья», «Имажинисты», обогатившие и культуру России и русский язык.[2]
Но одно поэтическое содружество стоѝт особняком от многочисленных творческих объединений тех лет — это союз Марины Цветаевой и Павла Антокольского. То был диалог двух исключительно самобытных поэтов, не сумевших влиться ни в одно поэтическое сообщество, а может быть, и неподходивших ни одному из них. Оба поэта были в курсе событий столичной художественной жизни, посещали московские поэтические салоны и вечера, но всегда сохраняли по отношению к ним некую дистанцию: Марина — по своей самоуверенности, юный Павлик — по нерешительности. В последствии, литературоведы отнесут Цветаеву к эпохе «Серебряного века» и её творчество — к символизму, а Антокольского назовут «неоклассиком», определив ему место в литературе соцреализма. Но и при таком раскладе Цветаева и Антокольский оказались вне групп, что констатируют поэтические антологии, появившиеся к концу 20 века.[3]
Павел Григорьевич Антокольский назвал их отношения с Мариной Ивановной «поэтическим братством».[4] Необычный это был союз: с одной стороны, пылкий, духовный и творческий, с другой — непродолжительный. Но братственность, причём, братственность действенная, сохранялась всегда — и в период полного забвения Цветаевой на родине, и годы спустя после её гибели. Об этом мы и расскажем в нашей статье. Примечательно, что у этого «поэтического братства» была своя предыстория, было и свое продолжение. Об этом тоже пойдет речь в данной работе.
И.В. Цветаев и М.М. Антокольский
В середине 1870-х, путешествуя по Италии, историк и профессор Императорского Московского Университета Иван Владимирович Цветаев, отец Марины, познакомился с российским скульптором Марком Матвеевичем Антокольским, двоюродным дедом Павла. (C 1871 года из-за прогрессировавшего туберкулеза скульптор большую часть времени проводил за пределами России — в Италии и Франции).
 |
 |
| М.М. Антокольский (1843-1902) Работа В.М.Васнецова. Холст, масло. 1884. Гос. Третьяковская галерея. Москва |
И.В. Цветаев (1847-1913) Фото неизвестного автора. 1896-1897. Дом-музей М.Цветаевой. Москва. |
Впервые они встретились в Сорренто. В своих записках «Путешествие по Италии в 1975 и 1880 г.г.» И.В.Цветаев вспоминал о том радушии, с которым его принимали в русской колонии. «На чужбине соотечественники сходятся скорее, приятельские отношения там устанавливаются быстро. А отсутствие всех обременительных условий, которыми обставлена жизнь каждого из нас дома, способствует тому, что простое знакомство нередко превращается после в серьезную и прочную дружбу. <…> русским домом, о котором невольно вспоминаешь теперь с искренним удовольствием, был дом Антокольских».[5] Прочные и дружеские отношения сложились у будущего основателя и первого директора московского музея изящных искусств с великим скульптором, увековечившим историю России в мраморе и бронзе.
В своей первой поездке по Италии И.В.Цветаев, в то время исследователь древне-италийских языков и письменности, занимался научными изысканиями — расшифровкой древних надписей на предметах, обнаруживаемых археологами при раскопках Неаполя и Помпеи. К созданию первого московского музея зарубежного искусства и сбору коллекции скульптурных слепков он приступит несколькими годами позже и у М.М. Антокольского, конечно, получит и совет и поддержку в начатом им деле.
В ноябре 1889 года И.В. Цветаев оставил в своем дневнике запись, свидетельствующую о том, что их отношения с М.М. Антокольским продолжались. Похоже, у них были совместные творческие планы. Во вновь организованном музее Цветаев хотел дополнить экспозицию Пантеоном русской славы. «Историю и летопись мечтаем олицетворить статуей Нестора-летописца работы Антокольского», — писал он.[6] К сожалению, мечта Ивана Владимировича не встретила понимания у членов Комитета по устройству и финансированию. Его оппоненты считали, что реализация такой идеи в рамках музея изящных искусств нарушит целостность проекта и единство стиля, даже угрожали прекращением финансирования.[7] Так что планы по созданию Пантеона русской славы И.В. Цветаеву претворить в жизнь не удалось.[8] Но около четверти века длились дружеские отношения этих выдающихся деятелей российской культуры.
Осенью 1917 года в Москве познакомились их потомки Марина и Павел.
М.И. Цветаева и П.Г. Антокольский
Они встретились в самый разгар революционных событий. Власть уже в руках большевиков. Белогвардейцы уходили в Добровольческую армию. Среди них — муж Марины Сергей Эфрон и его однокашник и однополчанин Сергей Гольцев. Марина вызвалась проводить их в Крым.[9] Ехать предстояло несколько суток. Чтобы скрасить «ад солдатского вагона»[10], Сергей Гольцев читал вслух стихи:
Так вот она, о ком мечтали деды
И шумно спорили за коньяком,
В плаще Жиронды сквозь снега и беды
К нам ворвалась с опущенным штыком.[11]
Cтихи поразили Цветаеву своей исторической прозорливостью и поэтической завершенностью. «Что это? Чьё это?» — спросила она. «Это стихи Павлика Антокольского», — отозвался с верхней полки Гольцев. И он рассказал им о своем товарище по театральной студии Е.Б. Вахтангова — юном поэте, очень напоминающем гимназиста Пушкина. «Он талантливый и плодовитый — что ни день, то новое стихотворение».
Инфанта, знай: я на любой костер готов взойти,
Лишь только бы мне знать, что будут на меня глядеть
Твои глаза.
А это были строки из написанной Павликом Антокольским пьесы в стихах «Кукла Инфанты».[12] Ее постановка началась в студии Вахтангова незадолго до октябрьских событий.
Вернувшись в Москву, Марина разыскала Павлика.[13] В своих воспоминаниях она пишет, что с первых же сказанных слов их как-будто «толкнуло друг к другу».[14] Словно произошло землетрясение. И он ушёл за ней и пропал на несколько дней.
А вот что сам Павлик Антокольский написал много лет спустя о дне их закомства:
«Она живёт в деревянном двухэтажном оштукатуренном доме, каких ещё так недавно было великое множество в междуречье Арбата и Поварской. По деревянной лестнице мы поднимаемся на второй этаж.
<…> С первого взгляда её тесная мансарда показалась мне чем-то вроде каюты на старом паруснике, ныряющем вне времени, вне географических координат где-то в мировом океане.
<…> Марина по природе и по призванию ночная птица, а сверх того никакая не хозяйка. Домовитость, чувство оседлости, забота о быте чужды и неприятны ей. К тому же <…> она ужасающе бедна. На её рабочем столе появляется чёрный, как дёготь, кофе, согретый на керосинке, и чёрные соленые сухари; и снова московский чердак превращается в корабельную каюту…
<…> Марина Цветаева была первым поэтом, которого я узнал лично и близко. Мало того, первым поэтом, который во мне угадал собрата и поэта. Рядом с нею, восхищаясь ею, я все-таки понял, что не боги обжигают нашу глиняную утварь, что утварь дело рук человеческих, хоть и нелегкое, но обыкновенное, по-своему домашнее и хозяйственное. Эта наука была весьма полезна для беспутного дилетанта, совершенно не верившего в себя, каким я тогда был».[15]
 П.Г. Антокольский (1896-1978). Фото Э. Бенделя, 1928. Москва. |
 М.И. Цветаева (1892-1941). Фото П. Шумова, 1925. Париж. |
Марина была старше, мастеровитее, уже имела опыт публикаций. Павлик у неё учился. Он и потом, всю жизнь, как показывает анализ его литературной деятельности, у неё учился — по оставшимся от неё книгам — построению стиха, созданию образов и метафор.[16] Училась и она у него: под его влиянием начала писать пьесы. И не любя, как она утверждала, театральное искусство, внесла свой значительный вклад в редкий жанр поэтической драмы, поэтического театра.
Павлик привел Марину в театральную студию, для которой работал в те годы, познакомил с их руководителем Е.Б. Вахтанговым, с актерами-студийцами. Некоторые из них стали ей друзьями, скрасив её бедственную жизнь в послереволюционной Москве.
Пять пьес в стихах были написаны Цветаевой для студии Вахтангова. К сожалению, ни одна из них в те годы не была поставлена. Спустя много лет они вошли в сборник её драматических произведений «Театр» и почти через 70 лет после их написания были инсценированы театром им. Евг. Вахтангова, выросшим из молодежной вахтанговской студии революционных лет в один из ведущих театров страны.[17]
У Марины и Павлика было много общих интересов. Оба хорошо знали историю отечества. В 1918-1919 годы, время их наиболее активного общения, обоих занимала тема исторических фальсификаций, оба работали над образом Дмитрия Самозванца: Антокольский в стихотворении «Дмитрий-царевич», Цветаева — в пьесе «Дмитрий Самозванец».[18]
Оба превосходно знали французскую культуру и обращались к ней в своем творчестве. Сравнение российской политической обстановки тех лет с обстановкой революционной Франции находим у обоих авторов. Да и само время этому способствовало. Их занимала фигура Марата, ярого революционера, сторонника террора. В 1918 году Антокольский пишет стихотворение «В гиканье сволочи наглый Марат…», а у Цветаевой в стихах появляется метафора «в советской — якобинской — маратовой Москве»[19].
В творчестве Цветаевой и Антокольского тех лет встречается немало и общих тем и сходных метафор. Непонятно: кто у кого заимствовал и правомерно ли вообще называть заимствованием неизбежный результат очень тесного духовного общения, продукт интеллектуального диалога. Они писали о том, о чём думали, о чём беседовали вечерами в Борисоглебском. Совпадения неизбежны, а с исторической точки зрения ещё и весьма знаменательны.
Они были единомышленниками во всем, что касалось литературы и творчества. Их поэтическое видение сходно, оба — последователи Александра Блока. Но их социальные позиции были разными. Цветаева к народившемуся строю относилась крайне негативно и не скрывала этого (чем, несомненно, подвергала опасности и себя и своих друзей). Антокольский не был безоговорочным сторонником Советской власти, но он был с ней осторожен. Видимо, сказывалось воспитание в еврейской семье, ещё помнившей жизнь в черте оседлости. Эти разногласия привели к охлаждению в отношениях. В воспоминаниях Антокольского есть такие строки: «Наша дружба продолжалась. Она перестала быть пылкой, встречались мы реже, но она всегда следила за мною так же, как я следил за нею».[20] Сказались и личные обстоятельства каждого: новые увлечения Марины, женитьба Павлика в 1920-м году и, наконец, отъезд Цветаевой из России в 1922-м.
Она вернулась на Родину через семнадцать лет, в разгар «Большого террора» — время опасное, непредсказуемое и неподходящее для возобновления доверительных отношений. Через два года началась война. Вскоре Марины Ивановны не стало. Антокольский узнал о страшной её гибели лишь через год.
Павел Григорьевич пережил её на тридцать семь лет. Уже будучи пожилым и признанным деятелем советской культуры, он много сделал для увековечения её памяти. Он среди тех немногих советских писателей, кто боролся за официальное признание поэта Цветаевой на родине. После выхода её книги в Большой серии «Библиотеки поэта», чему он немало способствовал, Антокольский оставил запись в дневнике:
«Тираж 40 тысяч. Конечно, это бессовестно мало, но хотя бы и так! <…> Выход этой книги в горьковской «Библиотеке поэта» — есть узаконение Марины, ее вхождение в великую русскую поэзию: она там же, где Пушкин, Державин, Блок… <…> Её трагедия известным образом продолжается, и это неизбежно на какое-то ближайшее время. Но тем выше и ярче будет впоследствии её бесспорность и общепризнанность».[21]
Благодаря Павлу Григорьевичу не прервались дружеские отношения между семьями Цветаевых и Антокольских.
П.Г. Антокольский и А.С. Эфрон
С началом оттепели, в 1955 году, после шестнадцати лет лагерей и ссылки из Туруханского края в Москву вернулась Ариадна Сергеевна Эфрон. Собрав по родным и друзьям, «по городам и весям» разрозненный архив Марины Цветаевой, она приступила к работе над литературным наследием матери.
Ариадну Сергеевну, Алю, которую Павел Григорьевич знал еще маленькой, он на склоне своих лет опекал особо, по-отцовски. Цветаевым больше не принадлежали комнаты в Борисоглебском переулке, откуда они когда-то уехали в эмиграцию, — Ариадне Сергеевне по возвращении в Москву было попросту негде жить.[22] Она подала заявление на покупку жилья в писательском строительном кооперативе и вскоре с удивлением узнала, что кто-то внёс за нее паевой взнос, но оплативший пожелал остаться инкогнито. (О том, что это был Антокольский, Ариадне Сергевне рассказала Маргарита Иосифовна Алигер, его друг и ученица.)
 П.Г. Антокольский (1896-1978). Фото Лесса. Конец 1960-х. Москва. |
 А.С. Эфрон (1912-1975). Середина 1960-х. Москва. |
Ариадна Сергеевна написала Антокольскому, благодарила.[23] В том же письме она просила его помощи при составлении книги избранных произведений Марины Цветаевой для Большой серии Библиотеки поэта. В книгу планировалось включить помимо стихов и поэм пьесы, написанные Мариной в первые годы революции — в короткий период приобщения её к театру под его, Павлика, влиянием. В архиве самой Цветаевой не сохранилось почти ничего об этом времени, а Антокольский должен был бы его хорошо помнить — ведь это годы становления Вахтанговского театра. И заканчивает она своё письмо предложением Павлу Григорьевичу выступить на готовящемся в Союзе Писателей вечере, посвященном памяти и творчеству ее матери. «Мало ведь осталось её современников, соратников — всё чужие».[24]
Конечно же, Антокольский откликнулся на эту просьбу и предложение, откликнулся всем своим неуёмным темпераментом. И в тот канун 1962 года и позже он, уже занявший прочное положение в писательском мире, щедро делился с Алей всем, что знал, умел и помнил: помог в подготовке книги Марины Цветаевой в Большой серии Библиотеки поэта, участвовал в организации вечеров её памяти, выступал на этих вечерах, писал предисловия к сборникам её стихов, пьес, переводов.
В литературной среде Павел Антокольский слыл человеком сердечным, альтруистичным. В 40-50-е годы он помогал поэтам-фронтовикам — как санитар на своей спине перенёс всё их поколение из окопов в литературу.[25] А в 60-70-е помогал тем поэтам, которым, по его мнению и с позиции его времени, не повезло в бессмертии. Среди них — одной из первых — Марина Цветаева. Антокольский стал замечательным помощником Ариадне Сергеевне в её работе над наследием матери.
И, как оказалось, не только наследием. В дневнике Павла Григорьевича есть запись от 10 октября 1966 г.:
«Письмо от Али Эфрон. Ужасное и глупое решение Литфорда: уничтожить на могиле Марины поставленный Асей[26] крест и водрузить вместо него какой-то чужой (купеческий) памятник, подчистив соответственно имя и даты. <…> В чём дело? Почему любое намерение наших инстанций оборачивается лишней обидой ни в чём не повинным, и без того глубоко и раз навсегда обиженным людям?!»[27]
О том, как развернулись дальнейшие события, узнаём из письма Ариадны Сергеевны В.Н. Орлову[28]:
«Павлик Ант<окольский> — молодец! — дал Литфонду по затылку за елабужское «надгробие», и они на днях вынесли постановление о том, чтобы в 1967 г. «выделить стоимость плиты-надгробия на могиле М<арины> Ц<ветаевой> по образцу, которые устанавливаются на могилах советских писателей».[29]
Ариадна Сергеевна называла его как в детстве — Павлик, и трогательно обращалась к нему: «Милый житель той давней и дальней страны, откуда и я родом».[30] Он был дорог ей как человек из мира её матери. Да и в главном, несмотря ни на что, Антокольский и Цветаева были похожи. Он обладал исключительным даром отзываться на людское несчастье — быстро и глубоко. «И мама всегда так отзывалась», — вспоминала Аля.[31]
У Павла Григорьевича и Али было общее давнее прошлое, общие «корни», которые обеспечивали их взаимопонимание и духовное общение. Но во мнениях они часто расходились. В 1967 году Антокольский работал над вступительной статьёй к сборнику пьес Цветаевой «Театр». Предварительный вариант он отправил на суд Ариадны Сергеевны. В ответ — огромное письмо с двадцатью подробными замечаниями по тексту.
Оказалось, они по-разному воспринимали «театр Цветаевой» и природу её драматургического творчества. Античных трагедий Марины Антокольский поначалу не принял. По его мнению, «опыт Цветаевой в античной трагедии противостоит всему её предшествующему творческому развитию».[32] Не настаивая, не опровергая эту точку зрения, но спокойно, тактично и аргументированно Аля высказывала ему — свою. Добрую треть её писем к Антокольскому составляют комментарии, возражения, доводы.
Они по-разному относились к цветаевским героям. Взять хотя бы Лозена, главного персонажа пьесы «Фортуна».[33] Для Антокольского он — «великосветский мотылек», для Али — фигура трагическая. «Он несколько напоминает мне жертв нашего 1937 — и последующих годов — подготовлявших революцию изнутри старого режима, и не принятых ею, и ею убитых» — пишет она.[34]
Не всегда единодушны они были и в своих мнениях о людях близких Марине Цветаевой. Особенно болезненно Аля реагировала на несправедливое отношение к Сергею Эфрону, своему отцу, нежелание в советском обществе признать его достоинства.[35] Она убеждала Антокольского: «Отец долгие годы был советским разведчиком, человеком героической жизни; а за «бывшее белое офицерство» жизнью расплатился — поплатился — в 1941 г.».[36]
Антокольский прошёл через жернова Сталинской системы, когда оставаться писателем и при этом выжить можно было только не углубляясь. Но поверхностности в отношении творчества Цветаевой Ариадна Сергеевна принять не могла. И терпеливо из письма в письмо продолжала вспоминать, рассказывать, разъяснять.
Павел Григорьевич на целое поколение старше Али, но в своих оценках она мудрее, и он прислушивался к ней.[37] Существенную часть своей жизни Марина Цветаева провела вне России. Павел Антокольский много лет о ней, её работе ничего не знал. И Аля с её знанием жизни и творчества матери и с её исключительным аналитическим умом оказалась незаменимой помощницей Антокольскому-критику, литературоведу, историку литературы. Именно она, дочь Марины, помогла поэту Антокольскому вырасти до понимания поэтического гения Цветаевой.
П.Г. Антокольский и А.И. Цветаева
В 1961 году из Казахстана в Москву вернулась Анастасия Ивановна Цветаева, младшая сестра Марины. За плечами 16 лет лагерей и ссылки, уничтоженный НКВД литературный архив, содержание которого ей так и не удалось восстановить, искалеченные судьбы: её и сына, прошедшего свой путь по лагерям и ссылкам вслед за матерью.
Павел Антокольский принял в судьбе Анастасии Ивановны самое активное и деятельное участие. В свои уже немолодые годы, когда силы на исходе, и каждый день, каждый час хочется посвящать себе и своему творчеству, Павел Григорьевич фактически взял над ней опеку.
 П.Г. Антокольский (1896-1978). Фото Ряпасова, 1976. Москва. |
 А.И. Цветаева (1894-1993). 1970. Москва. |
Анастасия Ивановна готовила посвященную сестре книгу воспоминаний — он консультировал её: что и как лучше сокращать, если этого требует руководство издательства. У Анастасии Ивановны не было денег на машинопись — все финансовые расходы по подготовке текста книги Антокольский взял на себя. Он поддержал выбор редактора: умелого и смелого, способного защитить книгу от партийных чиновников издательства «Советский писатель», для которых А.И. Цветаева ещё долго оставалась «бывшей ссыльной» и «сестрой опальной поэтессы». Маэль Исаевна Самойлова-Фейнберг (1925-1994), жена известного пушкиниста[38] и сама превосходный филолог и историк русской литературы, стала бессменным редактором всех трёх состоявшихся при её жизни изданий книги Анастасии Ивановны.[39]
Антокольский безотказно откликался на просьбы Анастасии Ивановны: поговорить в управлении Литфонда о бесплатной путевке для неё в дом творчества, где она могла бы месяц спокойно поработать, убедить отдел прозы в издательстве «Советский писатель» поторопиться с публикацией книги. Наконец, он начал хлопотать о возможности для неё вступить в Литфонд и возобновить членство в Союзе Писателей. Вышедшая в 1971 году книга была наилучшим для этого поводом. Еще в своем письме от 21 марта 1966 года он писал ей:
«Вы спрашиваете относительно Вашего вступления в Союз Писателей. Я считаю, что это нужно не столько вам, сколько нам всем: мы все многим Вам обязаны, а в чём-то и провинились перед Вами — провинились равнодушием, ленью, может быть, и трусостью…»
Павел Антокольский относился к Анастасии Ивановне как относятся к близким, родным людям. Обосновавшись в Москве, получив жильё и прописку, она начала хлопоты по возобновлению московской прописки для своего сына Андрея, и в этом ей, конечно, помогал Павел Григорьевич.[40]
Добрые 16 лет длилась их переписка. А надо заметить, что переписка с Анастасией Ивановной была делом непростым. Сколько раз он просил её: « <…> умоляю Вас, милая Ася, напишите разборчивее! Читать Ваш подчерк — сущая беда, честное слово!» И все-таки он был тронут и рад и её письмам и общению с ней. Он говорил, что она помогла ему связать воедино разные миры и времена его жизни. Анастасия Ивановна и Павел Григорьевич душевно поддерживали друг друга, старея.
Они принадлежали одному поколению. Их многое связывало: общие друзья гимназического детства, сходство взглядов, единство литературных вкусов и, главное, общая тайна — Марина. Ведь они утаили (не упомянули в своих воспоминаниях!), что после отъезда Марины Ивановны из России, они — Анастасия и Павел — не раз виделись! Это ведь Анастасия Ивановна (больше просто некому!), навещавшая сестру в 1927 году в Мёдоне, дала Павлу Григорьевичу её адрес, где он навестил её по приезде во Францию в 1928 году.
И ещё одно неизбывное душевное качество объединяло их — потребность помогать молодым талантам, устраивать судьбу юных поэтов. То и дело находишь в письмах Анастасии Ивановны: «Павлик, дайте ей совет куда бы это устроить? Если Вам понравится, м<ожет> б<ыть> черкнёте свой отзыв».[41] От Павла Григорьевича получили путёвку в жизнь по меньшей мере два молодых поэта, рекомендованные Анастасией Ивановной.
***
Неизвестно знали ли герои нашего рассказа о дружбе историка Цветаева со скульптором Антокольским — делах давно минувших дней. Упоминаний об этом не удалось найти в литературном наследии потомков: ни в очерках М. Цветаевой о создании московского музея изобразительных искусств[42], ни в автобиографической повести П. Антокольского «Мои записки»[43], ни в воспоминаниях А. Цветаевой, ни в дневниках А. Эфрон. И всё же трудно поверить в случайность знакомства Павла Антокольского с сёстрами Цветаевыми: слишком тесен был круг культурной молодёжи в Москве революционных лет и последовавшего затем десятилетия. Их встреча должна была произойти. И она произошла. Но время разлучило их.
Они пережили все беды своего страшного столетия. «Большой террор» оставил след в судьбе каждого из них. Разрыв с Россией, а потом долгое непризнание на родине у Марины Цветаевой, тюрьма и многолетняя социально-культурная изоляция у Анастасии Цветаевой и Ариадны Эфрон, идеологическая травля и обвинения в космополитизме у Павла Антокольского. Но они выжили и встретились снова. И внесли свой неоценимый вклад в науку цветаеведения, в развитие русской культуры — каждый сам по себе и сообща.
Много лет Павел Григорьевич Антокольский поддерживал выживших в катастрофе ГУЛАГА потомков Ивана Владимировича Цветаева. Он помог им достичь того положения в обществе, которое они заслужили, но получить которое было не просто с клеймом «врагов народа», даже при наличии большого таланта. Он помогал им своим авторитетом, что безотказно действовало на советских бюрократов, своими связями в писательско-издательской среде. Он хлопотал за них в инстанциях Союза Писателей, помогал им деньгами, советами, да и просто добрым словом — не афишируя, чаще всего оставаясь в тени. Обо многом мы узнали, прочитав его дневники, письма и неопубликованные рукописи и подтверждения этим сведениям нашли, ознакомившись с литературным наследием семейства Цветаевых.
Хочется думать, что нас ждут и другие открытия — работа над писательскими архивами продолжается.
Комментарии
Принятые сокращения:
П.А. — П.Г. Антокольский
М.Ц. — М.И. Цветаева
А.Ц. — А.И. Цветаева
А.Э. — А.С. Эфрон
ДЭБГ — Павел Антокольский. Далеко это было где-то… М.: Дом-музей Марины Цветаевой. 2010.
Д — Павел Антокольский. Дневник. 1964-1968. С-Пб.: Пушкинский фонд. 2002
СС — П.Антокольский. Собр. соч. в 4 томах. Т.4. М.: Художественная литература. 1973.
ПС — М.Цветаева. Повесть о Сонечке //Собрание сочинений в 7 томах. Т.4. М.: Эллис Лак. 1994.
Т — Марина Цветаева. Театр. М.: Искусство. 1988.
ИЖИД — Ариадна Эфрон. История жизни, история души. В 3 томах. Том 2. Письма 1955-1975 г.г. М.: Возвращение. 2008.
Примечания
[1] Валерий Бондаренко. Литературные салоны в России в первой половине 19 века. [ Электронный ресурс]. Режим доступа: http://www.library.ru/2/liki/sections.php?a_uid=87 (дата обращения: 4.10.2022)
[2] Литературные группировки 1917-1920 гг. [Электронный ресурс]. Режим доступа: https://myfilology.ru//178/literaturnye-gruppirovki-1917-1920-gg/ (дата обращения: 4.10.2022)
[3] К.Ф.Нестерова. Серебряный век русской поэзии. М.: «ИМА — Кросс», 1994.
[4] ДЭБГ, С.259.
[5] И.В.Цветаев. Путешествие по Италии в 1975 и 1880 г.г. М.: Изд-во А.Л.Васильева. С.с. 55-56.
[6] Ю.М.Каган. И.В. Цветаев. Жизнь. Деятельность. Личность. М: Наука. 1987. С. 36.
[7] Там же, с. 110.
[8] Мраморная статуя «Нестора Летописца» (1890) хранится в Государственном Русском Музее Санкт-Петербурга с 1897 г., а ее уменьшенная бронзовая копия — в московской Государственной Третьяковской галлерее. Сведений о нахождении слепка скульптуры в Государственном Музее Изобразительных Искусств найти не удалось.
[9] Через Крым С. Эфрон и С. Гольцев пробирались на Дон, где бывшие главнокомандующие русской армией генералы М.В.Алексеев и Л.Г.Корнилов формировали Добровольческую армию. См. Сергей Эфрон. Записки добровольца. М.: Возвращение. 1998.
[10] Строка из стихотворения М.Ц. «На кортике своем: Марина…» обращенного к С.Эфрону. См. Марина Цветаева. Стихотворения и поэмы. 1910-1920. В 3 томах. Т. 1. М.: Изд-во «Прометей». 1990. C. 365.
[11] Первое четверостишье из стихотворения П.А. См. ПС, с. 295.
[12] Пьеса написана П.А. в 1916 году. По воспоминаниям очевидцев Е.Б. Вахтангов не поддержал её постановку, вероятно, опасаясь, что такой спектакль неверно поймут в революционной Москве. Работа студийцев была прервана.
[13] В тот год П.А. жил с родителями и младшей сестрой по адресу ул. Остоженка, д.3, в угловом здании известном как доходный дом купца Я.М. Филатова.
[14] ПС, С. 295.
[15] П.Антокольский. Собрание сочинений в 4 томах. Т.4. М.: Художественная литература. 1973. С.с. 39-42.
[16] Тоом А.И., Тоом А.Л. Заметки на полях. О работе П.Г.Антокольского над книгой М.И.Цветаевой «После России» //Актуальная Цветаева — 2014. ХVIII Международная научно-тематическая конференция, 8-10 октября 2014 г. М.: Дом-музей Марины Цветаевой. 1916. С. 287-300.
[17] В 1985 году режиссёром Е.Р. Симоновым был поставлен спектакль «Три возраста Казановы» по пьесам М.Ц. Этот спектакль — одно из первых обращений российского театра к ее драматургическому искусству.
[18] Рукопись этой пьесы М.Ц. не сохранилась. См. комментаарий А.Э. в кн. Т, с. 342.
[19] ПС, с. 355.
[20] ДЭБГ, с. 260.
[21] Д, с.с. 47, 49.
[22] Первое время А.Э. жила у родных — сестёр отца — в Мерзляковском переулке. Вскоре переехала в калужскую область, в г. Тарусу, где поселилась в небольшом деревенском доме по адресу: 1-ая Дачная ул. д. 15. В Тарусе на Оке находился летний дом большого семейства Цветаевых, там провела свое детство и отрочество М.Ц. А.Э. надеялась, что дом сделают музеем, и она будет в нем работать как хранитель архивов и экскурсовод. Однако, власти города распорядились тот дом снести.
[23] Переписка А.Э. с П.А. длилась восемь лет. Первое письмо датировано 14 ноября 1962 г. и последнее — 25 декабря 1969 г.
[24] ИЖИД, с. 163.
[25] Метафора принадлежит поэту-фронтовику Василию Субботину. См. Воспоминания о Павле Антокольском. М: Советский писатель. 1986. С. 287.
[26] А.Ц. в 1960 году посетила г. Елабугу и на предполагаемом месте захоронения сестры установила крест по православному обычаю. Рукодство Литфонда не должно было переустраивать могилу М.Ц. без с согласия родственников и комиссии по её литературному наследию.
[27] Д, с. 64.
[28] Владимир Николаевич Орлов (1908-1985) — литературовед, поэт. В 1956-1970-х годах главный редактор Библиотеки поэта (изд-во «Советский писатель», Ленинградское отделение).
[29] ИЖИД, с. 271.
[30] Там же, с. 308.
[31] Там же, с. 249.
[32] Там же, с. 293.
[33] Герцог Арман-Луи де Гонто-Бирон, он же герцог де Лозен (1747-1793) — французский генерал аристрократического рода. Ещё будучи юношей заслужил славу женского соблазнителя. Имел многочисленные романы при дворе короля Людовика XV. Сыграл заметную роль в войне за независимость США на стороне колонистов, сражавшихся против английской регулярной армии, и участвовал во французских революционных войнах. По выражению А.Э. «Он был из тех, кто подготовлял революцию “изнутри дворца”». Казнен на гильотине.
[34] ИЖИД, с. 301.
[35] Советское общество тех лет было недостаточно информировано. Идеологическая «оттепель» прошла, уступив место «заморозкам». Только в 1985 году — с «перестройкой» и «гласностью», — когда власти открыли архивы, появилась возможность для историков и журналистов изучать дела репрессированных. (Одним из исследователей, озакомившихся с делом С.Я.Эфрона, была литературовед М.И.Самойлова-Фейнберг.) В печати стали освещать такие темы как «Белое движение» и «Добровольческая армия». Вышли первые книги о С.Я.Эфроне, а также опубликована его собственная книга, включившая литературно-исторические и философские очерки. См. Сергей Эфрон. Записки добровольца. М.: Возвращение. 1998.
[36] ИЖИД, с. 292.
[37] Все сделанные А.Э. замечания к его статьям П.А. учел. 18 августа 1967 г она пишет ему: «Дорогой мой Павлик, статья сконцентрировалась, распрямилась, расправилась и стала гораздо ближе к М<арине> Ц<ветаевой>, чем была: она (т.е. МЦ) не терпит туманностей, вернее — расплывчатости (к<оторая>, была в отдельных местах статьи), приблизительностей, требует точности, сжатости и высокого роста». ИЖИД, с. 305.
[38] Мужем М.И. Самойловой-Фейнберг был Илья Львович Фейнберг, друг П.А. с юных лет.
[39] Анастасия Цветаева. Воспоминания. М.: Советский писатель. 1-е изд. — 1971, 2-ое изд. — 1974; 3-е изд. — 1983 . М.: Издательско-художественный центр «Изограф». 4-е изд. — 1995, 5-ое изд. — 2002
[40] Трухачёв Андрей Борисович (1912-1993) — архитектор, инженер-строитель. Был репрессирован по ст.110 — за контрреволюционную деятельность, дважды отбывал наказание, после освобождения жил в Казахстане; реабилитирован в 1973 г. В том же году А.Ц. обратилась к правительству, а П.А. — к руководству Союза Писателей с просьбой о предоставлении сыну А.Ц. жилплощади в Москве, городе его рождения. Их ходатайства были удовлетворены. В 1974 г. А.Б.Трухачёв получил для своей семьи двухкомнатную квартиру в московском районе Орехово-Борисово (Ореховый бул., д.10 корп.1 кв.312).
[41] Речь идет о Белявской Елене Альбертовне, писавшей под псевдонимом Мария Альбова. Её книга стихов «В моем саду большом» вышла под общей редакцией и с предисловием П.Г.Антокольского в Симферополе в 1971 г.
[42] Марина Цветаева. Музей Александра III. Открытие музея. Отец и его музей // Собрание сочинений в 7 томах. Т. 5. M.: C. 155-179.
[43] ДЭБГ, с.с. 225-405.
* Впервые работа была представлена на Международной научной конференции, посвященной 138-летию со дня рождения М.И. Цветаевой и 175-летию со дня рождения И.В. Цветаева, в Доме-музее Марины Цветаевой в Москве 17-19 октября 2022 года. Электронный ресурс: https://youtu.be/J4zzuoanajw
